Курсовая работа: Пушкин и литературное движение его времени
В.Э. Вацуро
Центральное
положение, которое занял Пушкин в русской литературе XIX в., определялось не
только уникальностью его индивидуального дарования. Здесь действовали и общие
закономерности историко-литературного процесса — силы, которые соединились как
в едином фокусе в феномене Пушкина и выдвинули его на это место. Первая треть
XIX в. в России не случайно определяется как «пушкинская эпоха» — и этот термин
означает не только эпоху, проходившую под знаком Пушкина, но и эпоху, его
сформировавшую.
Первоначальное
литературное воспитание Пушкина питалось истоками Просвещения XVIII в. в его
французском и русском вариантах. Принято считать, что доминантой его было
именно французское Просвещение, — и в целом это верно, однако роль национальных
начал в нем не следует недооценивать. Московская литературная среда, с которой
тесно соприкасалась семья будущего поэта, была в это время в авангарде русского
литературного движения: в Москве жили Карамзин и И.И. Дмитриев, и к их
ближайшему окружению принадлежал, в частности, дядюшка Пушкина Василий Львович,
бывший первым его литературным наставником. В Москве издавались лучшие русские
литературные журналы карамзинской ориентации; в «Вестнике Европы», основанном
Карамзиным, в первое десятилетие XIX в. сотрудничают В.А. Жуковский, братья
Андрей и Александр Тургеневы, молодой П.А. Вяземский, несколько позднее К.Н.
Батюшков и сам Пушкин.
У
нас очень мало данных для воссоздания той литературной атмосферы, в которой
проходили детские годы Пушкина. Несомненно, однако, что с литераторами
уходящего столетия семью связывало живое предание. К нему восходят, например,
сохраненные Пушкиным сведения об интересе его родителей и бабушки к жизни и
деятельности Фонвизина (Новонайденный автограф, 1968); оно во многом
предопределило и то глубокое впечатление, которое произвела на молодого Пушкина
знаменитая встреча на лицейском экзамене 1815 г. с Державиным, назвавшим его
своим поэтическим наследником.
Вместе
с тем уже в долицейский московский период мальчик Пушкин становится [невольно
вовлеченным в полемику] литературных групп и течений, принимавшую все более
антагонистический характер и вылившуюся в прямые столкновения. Культурное созревание
его шло необыкновенно быстро; оно совпадает по времени с формированием «Беседы
любителей русского слова» и будущего «арзамасского» кружка. Первая объединила
«архаистов», противников карамзинской литературной реформы и шире — противников
европейской просветительской традиции, которой она противопоставляла
патриархально-религиозные начала в общественной жизни, а в литературе —
ориентацию на внеисторически понятые образцы русского XVIII в., в частности на
Ломоносова; второй резко выступил против общественного и литературного
консерватизма «беседчиков», составя своего рода «либеральный фронт» в политике
и литературе. К 1810—1811 гг. относятся полемические статьи и стихотворные
послания-памфлеты Д.В. Дашкова и В.Л. Пушкина, открывшие прямую литературную полемику,
которая в 1815 г. привела к созданию «Арзамаса» (Альтшуллер, 1984; Арзамас и
арзамасские протоколы, 1933; Арзамас, 1994).
К
моменту переезда в Петербург и поступления в Лицей (1811) у Пушкина был уже
достаточно широкий запас литературных впечатлений и ориентаций. Конечно,
сочувствие его полностью принадлежит будущим «арзамасцам» и затем
организационно оформленному кружку; его литературное творчество лицейского
времени буквально пронизано идеями и речениями из арсенала «арзамасцев»; он
внимательно следит и за литературной продукцией «Беседы», откликаясь на нее
сатирами, посланиями и эпиграммами в «арзамасском» духе (свод литературы см. в:
Пушкин А.С. Стихотворения лицейских лет. СПб., 1994). Он прямо причисляет себя
к «арзамасскому братству», и эта группа — Жуковский, Вяземский, Ал. Тургенев,
Д.В. Давыдов — составит впоследствии его литературный круг (Гиллельсон, 1974;
Гиллельсон, 1977).
Два
литературных деятеля из этой среды выдвигаются как непосредственные
литературные учителя Пушкина. Это Батюшков и Жуковский. Традиционно на первое
место ставится Батюшков.
Вопрос
о значении для Пушкина литературных традиций, представленных этими двумя
именами, представляет собою широкую и сложную проблему, перерастающую пределы
собственно пушкиноведческой проблематики. Сущность художественного метода
Батюшкова и Жуковского, его эстетические основы, доминирующие черты их
поэтического стиля — все это по-разному осмысляется в историко-литературной
науке. В классической работе А.Н. Веселовского «Жуковский: Поэзия чувства и
сердечного воображения» (1904) Жуковский рассматривался как сентименталист — и
эта точка зрения находит сторонников и поныне, — однако уже в 1930-е гг.
возобладал взгляд на него как на романтического поэта, представителя
консервативного, по определению Пушкина, «готического» романтизма, с ясно
выраженными чертами религиозного мистицизма как в идеологии, так и в поэтике.
Такая трактовка поэзии Жуковского, в несколько упрощенном и, в соответствии с
идеологическими тенденциями времени, социологизированном виде, была дана в
книге Б.С. Мейлаха «Пушкин и русский романтизм» (1937), оказавшей значительное
влияние на дальнейшее изучение проблемы. Творческие искания молодого Пушкина
совершенно очевидно не совпадали с религиозно-философскими устремлениями
Жуковского, и это расхождение чаще всего осмыслялось как полемика. Такое
понимание как будто находило себе и прямое фактическое подтверждение: в
«Руслане и Людмиле» Пушкин откровенно пародировал «Двенадцать спящих дев»
Жуковского и в более поздние годы демонстрировал свое равнодушие к
«мистической» поэзии. Гедонистически-чувственная, предметная и «земная» поэзия
Батюшкова оказывалась ему ближе; ранняя лирика Пушкина буквально пронизана
реминисценциями из Батюшкова, более всего из «Моих пенатов»; самый облик Батюшкова
в посланиях к нему лицеиста Пушкина выступает как стилизованный символ
«наследника Тибулла и Парни», певца любви и эстетизированных жизненных
наслаждений, символ поэтической и шире — духовной свободы. Это был тот самый
комплекс поэтических идей, который воплощал сам Пушкин в своем лицейском
творчестве.
Подробный
разбор «традиции Батюшкова и Жуковского» в творчестве Пушкина был дан Г.А.
Гуковским в книге «Пушкин и русские романтики» (1946; переизд. 1965).
Анализируя основы поэтического стиля Батюшкова и Жуковского (последний
рассматривался в книге как проекция субъективно-идеалистической философии, что
впоследствии вызвало оправданные сомнения), Гуковский устанавливал доминирующее
значение Батюшкова для Пушкина; однако оба эти начала для него не выстраивались
в жесткую оппозицию. Поэтические системы Жуковского и Батюшкова, столь
различные на первый взгляд, отнюдь не были антагонистичными в своих основах,
напротив: они сближались в самых существенных своих чертах (в понимании
сущности поэтического слова, вневербальных средств, метафорического языка и
пр.), определяя собой принципы той «школы гармонической точности», к которой
прямо причислял себя Пушкин. В сознании современников и Батюшков, и Жуковский
были родоначальниками так называемой «новой школы поэтов», куда включали и
Пушкина. Обширный материал, подтверждающий такое понимание, содержался и в
книге В.В. Виноградова «Стиль Пушкина» (1941), где анализ лирического
творчества Пушкина на лингвостилистическом уровне сопровождался многочисленными
аналогами из Батюшкова и Жуковского (формы поэтического словоупотребления,
лирические формулы, синтаксический строй и т.п.).
Все
эти наблюдения и выводы заставили внести коррективы в представления о
литературных взаимоотношениях Жуковского и Пушкина. Тяготея к «батюшковскому»
гедонизму в выборе тем и угла зрения на них, Пушкин даже в моменты наибольшего
расхождения с Жуковским продолжал признавать себя его учеником (ср. в письме
П.А. Вяземскому от мая—июня 1825 г.: «Я не следствие, а точно ученик его
<...>. Никто не имел и не будет иметь слога, равного в могуществе и
разнообразии слогу его» — Пушкин, XIII, 183). Включив в «Руслана и Людмилу»
травестию сюжета «Двенадцати спящих дев», Пушкин в этой поэме выступил как
прямой выученик «школы гармонической точности» — и развернувшаяся вокруг нее
полемика в значительной мере касалась тех форм поэтического стиля, которые были
введены в русскую поэзию Жуковским. К этому следует добавить, что личные
отношения с Жуковским уже в лицейские годы приняли для Пушкина форму
литературного ученичества и наставничества. Жуковский внимательно и
заинтересованно следит за творчеством молодого поэта, читает в рукописи его
стихи, позднее вводит его в арзамасский круг; Пушкин адресует ему послания
именно как поэтическому учителю («К Жуковскому», 1816; «Жуковскому», 1818)
(см.: Иезуитова Р.В. Жуковский и его время, 1989).
В
первые послелицейские годы обозначаются и новые тенденции в литературных
взаимоотношениях Пушкина. Более всего он захвачен театральными впечатлениями.
Театр сближает его с прежними противниками «Арзамаса» — А.А. Шаховским, П.А.
Катениным, А.С. Грибоедовым. Это были не просто личные контакты, но и
расширение эстетического диапазона.
Пушкин
писал Катенину в феврале 1826 г.: «Многие (в том числе и я) много тебе обязаны;
ты отучил меня от односторонности в литературных мнениях, а односторонность
есть пагуба мысли» (Пушкин, XIII, 262). «Архаисты» и более всего «младоархаики»
(Катенин, Грибоедов) разрабатывали те сферы литературы, которых мало касались
поэты «школы гармонической точности»: национальный фольклор, «высокую»
библеическую поэзию, трагедию, стремясь найти современные аналоги как античной,
так и французской классической трагедии, «простонародной» баллады (Катенин).
Этот художественный опыт Пушкин усваивает.
Еще
в 1920-е гг. Ю.Н. Тыняновым была поставлена проблема воздействия на Пушкина
«архаической» традиции («Архаисты и новаторы», 1929). В дальнейшем она
разрабатывалась на разных уровнях; так, В.В. Виноградов подчеркивал ее роль в
преодолении Пушкиным ограниченности литературно-языковой реформы Карамзина. Эти
положения в целом не требуют пересмотра; однако здесь важно избежать смещения
акцентов. Обогащая свою художественную палитру достижениями противоборствующих
литературных партий, Пушкин не порывает со школой Батюшкова—Жуковского (как это
происходит, например, с Кюхельбекером, перешедшим на позиции младоархаиков).
Сложная и чреватая внутренним антагонизмом история его литературных
взаимоотношений с Катениным в этом смысле чрезвычайно репрезентативна. Высоко
оценивая смелость его литературных поисков, Пушкин тем не менее упрекает его в
отсутствии «вкуса и гармонии» (Пушкин, XI, 10). Это отзыв 1820 г., однако
карамзинистский критерий вкуса — «чувства соразмерности и сообразности»
(Отрывки из писем, мысли и замечания; Пушкин, XI, 52) — остается и позднее
одним из основополагающих в пушкинской эстетике.
Совершенно
особой сферой, с которой оказалось соотнесенным творчество молодого Пушкина,
была сфера гражданской поэзии.
В
широком и многообразном социально-литературном движении 1810—1820-х гг.
литературе принадлежала роль не только провозвестника и пропагандиста
свободолюбивых настроений, но и проводника конкретных социально-политических
программ. Эта роль была закреплена уставом «Союза благоденствия» — тайного
общества, из которого непосредственно выросла революционная организация
декабристов — Северное общество. К.Ф. Рылеев, руководитель последнего, сам был
одним из наиболее значительных русских поэтов 1820-х гг. Прямо или косвенно с
«Союзом благоденствия» были связаны и петербургские литературные, театральные и
общественные объединения, с которыми близко соприкасался молодой Пушкин.
Наиболее значительным из них было Вольное общество любителей российской
словесности, издававшее журнал «Соревнователь просвещения и благотворения»
(«Труды Вольного общества...»). Пушкин не был его формальным членом, но
поддерживал литературную и личную связь с его активными участниками и
руководителями, примыкавшими к либеральному крылу литературы, — Н.И. Гречем,
Н.И. Гнедичем; будущими видными деятелями декабристского движения: Ф.Н.
Глинкой, позднее — К.Ф. Рылеевым и А.А. Бестужевым. Высылка Пушкина на юг в мае
1820 г. была отмечена в этом обществе своего рода литературно-политической
демонстрацией в защиту и поддержку поэта. История этого общества была прослежена
В.Г. Базановым в специальной монографии «Вольное общество любителей российской
словесности» (1-е изд. — Петрозаводск, 1949; 2-е изд. — Ученая республика. М.;
Л., 1964), где были опубликованы и протоколы заседаний — ценнейший массив
документальных материалов, лишь отчасти использованный предшествующими
исследователями.
Более
тесными узами Пушкин связан в это время с литературно-театральным кружком
«Зеленая лампа» и с неформальным объединением, составлявшим домашний круг Н.И.
Тургенева (младшего брата А.И. Тургенева), одного из создателей и лидеров
Северного общества. «Зеленая лампа», долгое время рассматривавшаяся как кружок
разгульной петербургской молодежи, была внимательно изучена П.Е. Щеголевым (Из
жизни и творчества Пушкина. М.; Л., 1931; впервые опубл. в 1908 г.), Б.Л.
Модзалевским, опубликовавшим важнейшие материалы из бумаг кружка (К истории
«Зеленой лампы» // Декабристы и их время. М., 1928. Т. 1), Б.В. Томашевским
(Томашевский, 1956); после этих работ общество предстало как объединение с весьма
значительной общественной и эстетической программой, близкой к программе «Союза
благоденствия»; в него входили записные театралы (Н. Всеволожский, Д. Барков),
близкие Пушкину поэты (Ф. Глинка, Н. Гнедич, А. Дельвиг), будущий историк
музыки А.Д. Улыбышев и др. С «Зеленой лампой» связан целый ряд посланий
Пушкина, где религиозное и политическое вольнодумство соединено с мотивами
эротической и вакхической лирики, образуя стилистический сплав (см.: Лотман,
1981. С. 45—47). Напротив, кружок Н.И. Тургенева стимулировал тип «серьезной»,
социально-философской лирики. Характерным образцом этой последней была ода
Пушкина «Вольность» (1817), вдохновленная этим кружком, — одно из самых
значительных и популярных произведений «вольной поэзии» 1810—1820-х гг.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7
|